Приятно, что журналист, который всегда на несколько шагов меня опережает, по совместительству является моим приятелем. Когда Олег приехал посмотреть на съемки нового фильма Ильи Хржановского, я, честно говоря, завидовала ему черной завистью, потому что я сама хотела туда поехать, но уже, видимо, поеду после Олега. Он там был, он это видел и он об этом рассказал. Лучше, чем Олег, не расскажет никто.
Съемки фильма Ильи Хржановского "Дау" по мотивам биографии советского физика Льва Ландау уже четыре года остаются самым масштабным российским кинопроектом. До сих пор журналистов на съемочную площадку в Харькове не пускали, однако корреспонденту "Власти" Олегу Кашину удалось попасть внутрь засекреченных декораций.Эренбург и Эдинбург В институтской многотиражке от 29 июля 1952 года — трогательный очерк "Наука общепита" об институтском буфете и о буфетчице Ольге: "Ее завораживают атмосфера лаборатории и таинства экспериментов. Девушка целиком осознает, что услугами буфета пользуются товарищи самого высокого культурного уровня, и не забывает следить за своим — сейчас она с увлечением осваивает произведения Дени Дидро". Фотография буфетчицы Ольги на полосе не очень четкая, но это не беда, потому что сама Ольга, если оторвать глаза от газеты, вон она, сидит за стойкой и что-то высчитывает на конторских счетах.
А редактор многотиражки Алексей Половинкин, толстячок лет тридцати в костюме с галстуком, сидит напротив меня за обеденным столом. Половинкин называет меня "коллега" и говорит, что хочет взять у меня интервью, потому что к ним в институт еще не приезжали журналисты из центральных газет: "Кстати, вы из "Правды" или из "Известий"?" Я не имею права ответить, что я из "Коммерсанта", никакого "Коммерсанта" в 1952 году, конечно, нет; более того, я предупрежден, что любое современное (в смысле не современное 1952 году) слово чревато немедленным изгнанием, поэтому неуверенно говорю, что много в каких центральных газетах и журналах поработал, и начинаю рассказывать о своих друзьях и знакомых — Константине Симонове, Илье Эренбурге. Половинкин отрывается от своей тетради: "Эдинбург? Который в Шотландии?" Это провал: в 1952 году Эренбурга знают все. А вот в 2010-м у людей другие ассоциации, и мы с Половинкиным — из 2010-го, и все это, конечно, игра.
Игра, но переехавшая в институт из Омска буфетчица Ольга действительно читает Дени Дидро, засыпая на двухъярусной койке в общежитии хозактива, там живут уборщицы, парикмахерши и прочий персонал вплоть до свинопаса — свиней в институте разводят своих, и в коридоре пахнет свинарником. В буфете наливают коньяк (наверное, "Арарат" из супермаркета, но на этикетке написано, что это "Ереван" министерства пищевой промышленности Армянской ССР), а если бы я, скажем, напился и начал бы приставать к буфетчице Ольге, то, задрав ей юбку, обнаружил бы под юбкой настоящие послевоенные панталоны и пристегнутые к подвязке послевоенные же чулки. По складу нижнего белья меня водили костюмеры — обыкновенные киношные костюмеры, тоже одетые в старинную одежду,— и я видел груды этих чулок и панталон. На мне самом кошмарные огромные сатиновые трусы, и они не самый неудобный элемент моей одежды. Помимо винтажных трусов и винтажных носков с ботинками на мне тяжелый (что-то вшито внутрь; костюмеры объясняют, это специально так сделано, чтобы люди ходили, горбясь от тяжести, как будто атмосфера давит, но, по-моему, это излишне, атмосфера действительно давит) костюм-тройка, на шее галстук, а на вешалке в углу мои пальто, шляпа и зонтик. В современной одежде сюда нельзя, и дело не в страхе режиссера, что в кадр может случайно попасть человек в джинсах (мы сидим с Половинкиным в буфете глубокой ночью, съемки уже не идут), а в том, что, как объясняет профессор Лосев, "правильно обточенная статуя, стоящая в нише, обточена и с той стороны, которую не видно".
Далее во ЪВласть
